Мурка еще три года назад устала бороться за долю в урожае и ходила тайком на ферму посасывать теплые сосцы дремавших коров или нагло срывала плеву с банок сметаны в подвале. Ей все это казалось дико странным – ведь есть картошка, мясо, но нет — за репку каждую осень разгорались ожесточенные баталии как будто репка была чем-то сакральным и каждый кусочек ее тела мог даровать еще одну сотню лет бессмертия или тайных знаний.
Хотя этот овощ мог быть и тем последним скрепляющим семейным механизмом в подгнившей идеологии ячейки общества, когда любовь, понимание, взаимовыручка, сострадание уже собрали манатки и шлялись где-то по грязным обочинам чужих жизней. Выращивая и выдёргивая, а потом – и сжирая, - дед, бабка, внучка, Жучка, Мурка и мышка соприкасались с тем единственным материальным объектом, который через свои клетки соединял их сердца.
А может каждый год все ждали именно этого вечера, когда, покричав и наконец-то распределив доли, начиналась предзимняя вечеринка с ломящимся столом, нескончаемыми четвертями браги и финальной оргией на разогретой печи, когда не разобрать, где чье подхвостье. Мурка повернулась к Жучке, улыбнулась и зашипела. Хватит, Жучка, подожди пару часов, затем получишь до последней капли.
Мурка встала, подошла к деду и попросила ее долю отдать мышке. Жалко малышку, в оргиях в последнее время ее все чаще использовали как простой инструмент.
Journal information