Петух, всегда чувствовавший в себе огромный вокальный дар, в первую же ночь пробрался в четыре утра в сарай и давай орать как будто его на бульон забирают. Баран, от неожиданности, разбил лбом новые ворота, коза потеряла единственный шерсти клок, а кролики начали как кролики. Что, в свою очередь, вогнало в краску гуся, который сказал в сердцах рядышком развалившейся свинье, что он ей больше не товарищ. Свинья, особа ранимая и нежная, проломила оградку, раскидывая в разные стороны не птиц, а куриц, выбежала в проулок и плюхнулась с любимую лужу залечивать душевные раны.
Видевший все это с высоты своего положения сидевший на горе рак попятился, ткнулся задницей в камень и от неожиданности свистнул, спугнув из-под камня лягушек, втихорца сбивавших там масло из украденного накануне молока. Бросив крынку, они запрыгали в болото прямо через нашу стоянку. Лошади, увидев приближающуюся армию земноводных, вдруг вспомнили, что они до этого очень много работали, превратились в человеков, отвязали от себя тачанки и убежали в город, поступать в институт. Одна лошадь на автобусной остановке обронила коробок спичек, который и подобрали синички. Ну остальное вы знаете, Василий Иванович.
Василий Иванович поднял голову с подушки, убрал поднос с завтраком и посмотрел на опухшее лицо Петьки. Крякнул, подошёл к походному сейфу, достал оттуда бутыль с самогоном, плеснул в стакан на три пальца. Лед не клал. И швырнул его в старого боевого товарища, с любопытством наблюдая, как Петька прогибается назад, пропуская стакан над собой и при этом умудряется на лету высосать самогон, высунув изо рта некое подобие хоботка как у бабочки. Затем Василий Иванович взял свой стакан, глотнул и обернулся к сидевшему у него за спиной в кресле радиста-стрелка старичку, торговавшему на обочине едой у берегов Урала, и говорит – «Слышь, дед, как это называется, говоришь? Кумыс?"»
Journal information