Погрузившись в УАЗик, мужик достал первый попавшийся пирожок, жалобно всхлипнул, уткнувшись лбом в потертый руль. Вытащил из кармана телефон, собрался неуклюже набрать смс-ку, но отложил и достал из бардачка мятую карту. Водя пальцем по зеленоватым полям и лесам, просчитал, сколько будет до следующего пункта питания, горестно покачал наполовину седой головой — выходило, что ехать что-то около трех часов, пирожков может не хватить.
Уже сейчас он чувствовал, как внутри него расширяется Вселенная, частицы разлетаются с космической скоростью, идет необратимый процесс бурного деления клеток. Это что-то там, в животе, с каждым разом требует все больше энергии, которую добывать мужик умел только с помощью еды и иногда – алкоголя. Еды теперь приходилось поглощать раза в три больше, что больше било не по кошельку, а по времени — он постоянно находился в поисках пищи.
Мелкими точками бил дождик и дверь темного дерева выглядела так, как будто жизни не было со времен ее гипотетического появления. Это изрядно напугало мужика, он нервно выпрыгнул из машины, спотыкаясь, побежал под вывеску, на которой была изображена вялая сосиска с чем-то неприятно желтым. Дверь легко поддалась и он очутился в обычной забегаловке для дальнобоев. Шашлыка не было. Мяса не было вообще, только эти сосиски и чебуреки с подозрительно белесым наполнением. Живот заурчал и забухтел. Мужик забрал все, что мог, опять наполнил опустевший за три часа термос и зачем-то вытер ноги на выходе.
Сняв УАЗ с ручника, положив на соседние сиденье пакет с едой, он не спеша двинул вниз, под уклон, где за редкими макушками сосен мелькали красные и серые крыши какого-то городка. Путь только начинался. Долгий путь простого слесаря шестнадцатого участка Марата Фанурова, его тайного любовника завхоза пятой школы Константиныча и быстро спивающегося врача школьного медкабинета Боброва, который застукал голубков в актовом зале и заставил их пойти на рискованный эксперимент в обмен на тишину в эфире. Путь к одному миллиону долларов из завещания Чарли Чаплина. Еще ходят слухи, что и Нобелевский комитет не прочь раскошелится, но это видно будет потом. Заставим, епта.
Journal information