Первым слово взяли Ирины. Им отрезали вчера ноги — протерлись колени, и они из прекрасных, небесно-голубых облегающих штанишек, стали обычными домашними шортами. Больше не гулять Иринам по набережной, привлекая взгляды к своей задней части, больше не кататься в чемодане к жаркому солнцу и теплому морю. Теперь в них будут мыть полы и красить ногти на ногах. Ирины заплакали и замолчали.
Презрительно посмотрев на хлюпающие обрезки, Хусейн, бывшая парадная тюбетейка хозяина, а сейчас емкость для резинок, бус, серег, браслетиков дочери, резко высморкался и сказал, что это солнце вообще следовало бы запретить, оно так светит по недосмотру Аллаха и именно из-за него Хусейн выцвел, выгорел, потерял свою мужественную красоту. Если бы не солнце, он мог бы подолгу наслаждаться изумительной мозаикой городской мечети, рассматривать витражи и с удивительным искусством уклоняться от голубей, наглых и дерзких птиц, завидовавших его глубокому зеленому цвету и мечтавших повторить божественные оттенки в своем оперении.
Майка Изольда, купленная только вчера и вчера же облитая вишневым компотом, лежала, совершенно не стесняясь сверкая проймами, молчала, боясь показать свой острый язычок — как сказал ей утром Марат, такие бесстыжие майки как она быстро превращаются в половые тряпки. Но если она будет к нему благосклонна и будет вести себя тише воды, ниже травы, то он ее спасет и сделает тряпочкой для протирки подоконника в детской. Работа не пыльная (пыльная, конечно, но терпимо, сам Марат частенько валялся именно на подоконнике), использовать ее будут редко, а свободное время они смогут проводить вдвоем.
Молчал и носок Валера. Он поглаживал пустое место справа, где должен был бы лежать его однояйцевый брательник Артем. Да только ему на днях пробили грудак нестриженным ногтем и отправили в больничку, в реанимацию, зашивать. То ли хирург фраернулся, то ли боженька отвернулся — не вертался он с больнички, пропал с концами. Есть два стула, блеа, думал Валера, на одном утюги горяченные, на втором пятки мертвеченные, на какой сам ляжешь, на какой брательника положишь, блеа.
Марату все это иногда казалось удивительным — вещи пытались изменить свою судьбу, делились, искали поддержки и просто разговаривали. Он помнит тот далекий день, когда его впервые принесли из аптеки — стояла тишина, вещи были неподвижны. Чудилось, что вещи не всегда понимают друг друга и вообще может молчат. Но он то, Марат, их слышал явно, громко! Хотя был простой пипеткой.
Journal information