Собрав все в охапку, Гузель Сираевна прошла в общий зал, все равно еще никого нет, а там светло и много места. Разложив бумаги по датам, заведующая задумчиво облокотилась на протертую скатерть и уставилась невидящим взглядом на жирную муху, облюбовавшую большой портрет товарища Шакирова, уже шестой год являвшегося первым секретарём Башкирского обкома КПСС.
Его черные глаза, густые брови вразлет, скулы настоящего батыра рождали в ее, пропитанном мукой и говяжей поджаркой, рыхлом теле недопустимые для настоящей коммунистки мечты, от которых по ночам становилось невыносимо жарко и стыдно. Помогало только вынуть из тумбочки и как следует сжать дрожащими руками партбилет. Гузель Сираевна встала и тряпкой как следует жахнула соперницу, которой дозволено было садится ему на лицо, хотя это должна была… ах, черт, опять!
Стукнула алюминиевая входная дверь, в проеме показалась нога необычайно большого размера, обутая в какие-то… сапоги? Одежда на мужчине была тоже странная, а шапка и вовсе смешная, как конус. Гузель Сираевна прыснула, но уткнувшись в его суровые глаза, почему-то струхнула и даже не смогла что-нибудь пробурчать неприятное, как это она всегда делала, если кто-то заходил в столовую в нерабочее время.
Мужчина сел за первый столик и движением пальца подозвал заведующую. То, что именно подозвал, она не усомнилась и сразу же засеменила к нему, всеми силами борясь с желанием упасть на колени и поцеловать ему руку. Чингиз-хан (а это был именно он) с подозрением посмотрел на женщину и потребовал еды, но только настоящей, башкирской. Гузель Сираевна метнулась на кухню, и притащила из холодильника поднос с пирожками, оставшимися с обеда третьей смены. Там были и учпочмаки, и беляши, и кыстыбы с пшенкой, и небольшая горка чак-чака. Чингиз-хан понюхал поднос, откусил ледяной, покрытый белым жиром, беляшик и швырнул его обратно. Это, шёпотом молвил он, еда не ваша, я ее уже ел и у татар, и других народов.
Заведующую аж затрясло от обиды. Она забрала поднос, вернулась на кухню и начала смотреть по котлам. В одном было немного азу, в другом бешбармака. Разложив в посуду и подогрев в духовке (все-таки пришлось встать на колени, в душе кляла себя за это), Гузель Сираевна отнесла пугающему посетителю и осторожно поставила тарелки с краю стола. Он поглядел, зацепил рукой теста с одной, мяса с солеными огурцами с другой, закинул в широко расставленную пасть, вытерся рукавом и неодобрительно посмотрел на обманщицу. Это, говорит, тоже лишь калька с османской кухни и кухни старых кочевников якутов. Если же нету у вас собственных яств, то и народом вам считаться не по понятиям, растопчу и не замечу. Или, как сейчас принято говорить – ассимилирую. Сказал Чингиз-хан такие слова и начал вставать.
И так испугалась Гузель Сираевна за родную Башкирию, за Уфу-матушку, за будущий Кармановский рыбсовхоз, где будет трудиться Равиль Миниахметович, за которого она выйдет уже пенсионеркой, устав ждать что-либо от товарища Шакирова, что схватила в беспамятстве его за рукав и, визгнув, бросилась на кухню, открывая все шкафы и полочки подряд. Оттуда посыпался рис, изюм, корот, сушеное мясо, яйца, сваренные работягам на завтрак. Свалив все это в сдобное тесто, сунув в еще горячую духовку, Гузель Сираевна, пока не приготовилась, пела и плясала перед Чингиз-ханом, рассказывала про Ленина и Рабиндранат Тагора, и даже показала татуировку – маленький дельфинчик — которую не показывала никому (не покажет и Равилю Миниахметовичу). Татуировку эту ей сделал в шесть лет двоюродный братишка скрепкой и тушью в память об отдыхе в Макапсе, крае зеленых водорослей.
Запах из кухни начал заинтересовывать, хан встал, прошел в зону готовки, открыл дверцу и самостоятельно вытащил горячий пирожок. Хватанул изрядный кусок и мечтательно прожевал. Узкие глаза его расширились и приняли форму маленьких школьных транспортиров. Ну что же, спасла ты, говорит, свой народ, женщина, пирожок такой я еще не пробовал, пусть и не очень вкусный он, дерьмовый, прямо скажем. Как называется хоть? – таковы были его последние слова, произнесенные в столовой N 9 комбината питания Уфимского агрегатного предприятия "Гидравлика". Гузель Сираевна, утиравшая подолом покрытый испариной и конденсатом лоб, опять показывая дельфинчика, не отводя глаз от его мясистых, налитых мощью и порабощением губ, произнесла — «Губа…дья». Дверь хлопнула, гость растаял, унося с собой крошки в усах. С тех пор 1975 является неофициальным вторым годом рождения республики и этого таксебешного фастфуда.
Спасибо, Шамиль Валеев, за потрясающую историю.
Journal information