Солнце здесь странное. Утром еле-еле вылезает, топчется на месте, потом резкий прыжок в зенит и несколько часов напряженного испускания огненных лучей, и такой же резкий прыжок на запад, где оно опять обретало неторопливость толстого, масляного блина, превращающегося в кровавую линию.
Кроме забора, солнца и желтой травы стоял дом. Обычный дом для Среднего Запада, одноэтажный, с плоской крышей, верандой с плетеными креслами, москитными сетками. На веранде сидел седой человек в высоких сапогах змеиной кожи, в грязной клетчатой рубахе и ковбойской шляпе, потерявшей свой цвет. В руке у него была запотевшая бутылка пива, на столике портсигар и орешки, незаметно подвинувшие свежую газету.
Старик сидел и смотрел на быка. Это был уникальный в своем роде бык, огромный, с могучей спиной, ноздрями величиной с тарелку и копытами, пробивавшими доски толщиной в два дюйма. Он тоже был сед. Бык стоял боком, просто стоял как статуя. Ему было пятнадцать лет, последний представитель огромного когда-то стада, бороздившего местные просторы и уничтожавшего желтую траву в поразительных объемах.
Старик и бык знали друг друга с рождения. Рождения быка, конечно, старик-то прожил пять его жизней и тоже был недалеко от общего конца. Когда ушла река, сменила русло, стадо стало редеть, массу не набирать, мясо стало жёстким, покупатели терялись один за одним. Старик начал продавать товар не в рестораны, а в крупные сети на полуфабрикаты, а потом докатился до перекупщиков, которые отправляли всех на общую бойню для низкосортного сырья. А потом они перестали родиться, природа защищала своих детей от тяжкой судьбы, перенаправив живительный поток куда-то в другое место.
Бык упал на колено, покачался с минуту, пытаясь повернуть толстенную шею в сторону старика и грохнулся, подняв облачко пыли. Старик допил пиво, зашел в сарай за лопатой — его нужно похоронить с почестями, на нем кончилась порода, чьи лопатки приводили в восторг гурманов со всего штата.
Четыре дня старик копал котлован, в который может поместиться туша. Древко лопаты было в крови от сплошных мозолей, сапоги в грязи, шляпу унес пролетавший редкий ветер. Старик поднял лопату в последний раз и размаху вонзил в сухую землю. Светлый метал нержавейки окрасился черным, запахло кислятиной и закружилась голова.
Все те же серые, растрескавшиеся палки, солнце, желтая трава, дом. Старик сидит на веранде, пьет пиво. Он смотрит на три качалки, приносящие ему по двадцать тысяч в месяц каждая за аренду участка. А между качалками стоит белая надгробная плита из мексиканского мрамора с надписью, гласящей:
«Этот камень в честь твоего характера – мерзкого, вредного, человеконенавистнического. Ты специально затягивал, продолжал жить только ради того, чтобы мучить меня этим солнцем, стоя боком и этим боком, сморщенным, дубленным и никчемным, насмехаясь надо мной, ведь я мог сто раз уехать на побережье или в прохладные леса на север. Теперь же я победил, в земле ты, а не я, мечты твои разрушены напрочь. Покойся с миром.
Но если бы ты сдох семь лет назад, когда остался совсем один, не дав мне шанса удивиться твоей стойкости, я бы тебя так не похоронил. Спасибо, старый друг»
Journal information