Сказка. Потухший Маяк

Пропали те непутевые гулянки. Где дым коромыслом в кабаках, где распутные женщины, обтирающие колени, где половой, плескающий в стаканы водку, где промозглые ночные мостовые, больно бьющие по лицу выпуклым булыжником, пролетариат бьет и из-под земли? Маяковский не видел Есенина уже месяц, в последнее время тот стал угрюм, скрытен, излишне опрятен, сосредоточен. А если и пересекались, где бог сведет, то капли в рот не брал, девок отпихивал и только похлопывал по карманам как будто стараясь чего не забыть.

Пару раз Маяковский замечал, что друг родной сидел, уткнувшись в небольшой клочок бумаги, подперев кудрявую голову рукою с белесыми волосками на запястье. Читать там почти что нечего, так, две строчки вроде, но эти строчки так увлекали Есенина, что и грохот пушек не способен был его оторвать этого занятия. Затем он быстро поднимался и собирая плечами встречных, уходил, быстро теряясь в неразберихе начала двадцатых.

И вот  лежит на полу захудалого номера "Англетера", сорвав пол-Москвы из теплых квартир мгновенно разнёсшейся печальной вестью. Георгий Феофанович мялся в проходе, дергая себя за рукав, будто хотел сказать себе что-то важное, но не мог преодолеть то ли стыд, то ли трусость. Есенин был спокоен на вид, смерть встретил достойно, как встретила она его, интересно, погладила ли по вихрам, утерла ли кровавые слезы душевных ран, дала ли покой, как обещала?

Маяковский вышел глотнуть морозного воздуха, забыв накинуть пальто. Иней плотно облепил водосточную трубу как паутиной, конец декабря выдался нечеловеколюбивым, кусачим, как бродячий пес, наполнивших тогда беспризорные улицы. Устинов все-таки решился, выбежал за ним, неся одежду и торопливо сунул в руку сложенный белый лист, прошептав отрывисто «Вот. Его. Последнее». Не глядя найдя рукава, дойдя до фонаря, Маяковский развернул и сощурившись прочитал «Я твой куратор в игре Синий кит»….».