Коза Ностра

Купив на собранную по карманам мелочь горячий батон, чуть лоснящийся маслом, мы с Антоном порвали его на две части и начали есть, давясь, без воды. Вкуснейший хлеб, вкуснее я ел только в Аше, соленый и терпкий. Ночью в камерах хранения немноголюдно, скучающие грузчики, обрывки скотча и квитанций, иней, заползший с улицы погреться на свою погибель, и мы. 

Правильно есть горячий хлеб надо как раз с сердцевины, где он еще пышет огнем печки, оставляя сладкую корочку напоследок, но глядеть на нее нельзя, а то заметишь, как твоя половина слишком, слишком быстро исчезает у тебя внутри, затаскивая за собой весь этот несравненный кайф, который ты ждал два дня. Зашел мужик, снял кепку, оперся на столб. Спросил — «Хотите есть, пацаны?». Мы кивнули.

Задрипанный полустанок Московской области с неизвестно откуда взявшимися тремя пятиэтажками, белейший снег, какого в городе не увидишь, хмурые люди, бесцельно бродящие за сигаретами «Прима» в единственный ларек у железной дороги. Квартира его была на первом этаже, окна с одной рамой, из-под которой тихонько пел ветер, пытаясь задуть огонь на газовой плите под чайником. Картошка почищена, сало нарезано, огурчики вынуты из банки и грелись друг о друга на слоновой кости с синей каймой блюдце с неровными, отбитыми краями. Мужик сидел на табуретке у стена и доброжелательно, с каким-то диким любопытством смотрел на нас, чавкающих, как на невиданных зверей. Поднялся, достал небольшую алюминиевую кастрюльку, кинул туда три свеклы, предварительно помыв и дав им минут десять покипеть, сказал, что пора кормить козу. 

Мы долго шли среди сугробов, некоторые из которых оказывались домами. Темнело как-то неохотно,  тьме было немного стыдно за свою эту пакость. В конце улицы наткнулись на ряд разбросанных сараек. Подойдя к одной из них, мужик отворил старый замок ключом, на веревочке висевшем у него на шее, и зашел, позвав нас рукой. Внутри ничего не видно, но ничего и не слышно и даже запаха никакого нет, кроме запаха зимы. Я чиркнул зажигалкой — в отблеске огонька стоял наш мужик в углу перед своей кастрюлькой и разговаривал со стенкой, которой вменялось малое количество молока и шерсти. Невидимая коза молчала и даже не пыталась оправдаться. Мужик буркнул, что зайдет завтра, посмотрел на нас грозно и вытолкал. 

Домой шли, переглядываясь, вдали зашумела электричка, отстукивая на стыках простое «Бе-ги-те глу-пцы!». Не знаю почему, но мы остались, зашли в квартиру, опять поставили чайник и доели картошку. Постелил нам на полу, перед телевизором, по которому через рябь пробивалась Лена Зосимова, раскрывая рот и глаза в ужасе от того, куда ее завел голубой экран, куда-то в глушь похлеще Саратова. Утром мужик сбегал за тушенкой и мукой, мы сварили макароны и наделали блинов на воде, вкуснючих, уплетали с малиновым вареньем, в котором было очень много косточек еще чего-то, то ли вишня, то ли костяника, круглые такие. Вечером снова кормили невидимую козу недоваренной свеклой.

Через два дня приехала Скорая помощь с милицией, забрала по просьбе соседей мужика в дурку, притон развел, оказывается. Ехал он туда раз в третий, как мы поняли из разговоров.  Нас с Антоном немного помяли в буханке, потом еще немного помяли в отделении, мне порвали паспорт и выпихнули на морозец.  До станции километров шесть, с час бодрого ходу. У знакомой пятиэтажки мы не сговариваясь свернули и пошли к сарайкам. Сломали гнилую дверцу, зашли и попрощались с невидимой козой, не сказав при этом ни слова. Все-таки ей повезло и не повезло одновременно с таким хозяином, кто теперь будет ее навещать каждый день. И, как назло, нигде не было и намека на свеклу, оставить бы хоть немного.