Сказка. Стихи. Глава уч

Красноярск является тем самым городом, название которого знает каждый, но что он собой представляет – не знает никто. Яна тоже не знала, хотя родилась здесь и отдала ему лучшие свои годы. Так она думала, каждый раз возвращаясь из Москвы, отворяя ногами двери пыльные двери красноярского аэропорта, выполненного в стиле какого-то бессмысленного прямоугольника. По сути, здесь было бессмысленно, люди, потерянные страной, дороги, кончающиеся как раз в Красноярске, дальнобойщики, едущие дальше на восток, пополняли запасы запрещенных иконок и водки, впереди их ждали ад и Биробиджан, как шутил Янин папа. Для Яны же город был сумбурным сгустком, выпавшим из измазанных рук бога, когда он во время лепки Земли задремал под пластинку Пинк Флойд. В итоге шмякнулась невыразимая тоска с местами для постройки домов.

Учеба в Москве привязала, уезжать оттуда было физически больно, рвешь каждый раз пуповину, не разрезаешь, а именно рвешь, растягивая и продлевая тем самым мучения, окончательный резкий обрыв происходил только когда  шасси самолета переставали чувствовать сушу, стюардесса приносила салфетки вытереть слезы, соседи по ряду старались не смотреть, Яна в качестве благодарности старалась не шмыгать. 

Вся эта история с Ильей и Володей (Володя, хрен интеллигентный, наберись уже смелости забрать меня к себе, гад, ну что ты за тряпка, блин я приеду даже без вещей и без папиного благословения, сколько уже можно, мы бы могли рожать третьего, да черт бы с ней с твоей однокомнатной) почему-то не вселяла грусть, а наоборот придавала свежести затхлому миру, живущему по плохо вычерченным однообразным калькам. 

Володя не мог встречать, все еще восстанавливался после сотрясения, Яна воспользовалась этим и прилетела на день раньше и поперлась проведать Ларису, вечную второкурсницу, на три года ее старше, но так еще и не получившую диплом. И не получит никогда, на каждую сессию у нее приключался бурный роман, который отнимал все необходимое для учебы время. Возможно, это какая-то защитная реакция организма — влюбляться и терять голову из-за боязни промежуточной аттестации, которая покажет всю несостоятельность попыток мозга Ларисы усвоить хоть что-нибудь кроме эндорфина. 

Кофе, настоящий бразильский растворимый, папироса, Лариса не могла курить слабые с фильтром. Кофе и сигареты — только они позволяли Ларисе хоть немного сосредоточиться на настоящем, постоянно ускользавшем от нее в потоке картинок будущего, смутных, но точно счастливых, тогда всем говорили, что в будущем все будет хорошо, заставляя самых пытливых догадываться, что сейчас, получается, все плохо.

Они поболтали немного, и Лариса попросила съездить с ней к сестре, забрать очередной транш кофе, который ей давал какой-то фарцовщик в обмен на возможность кое-что хранить в кладовке. Еще на подходе Яна вдруг встревожилась и начала озираться. А перед дверью в подъезд замотала головой как лошадь, одолеваемая слепнями. Сестра Ларисы стояла, курила на этаже и хмуро смотрела на подружек. Яна поглядела на дверь Ильи, подошла, прислушалась — тихо. 

Шли к метро, пуская под юбки нагретый асфальтом воздух, Лариса весело рассказывала про соседа сестры, ее вторая любовь всей жизни и первой сессии первого курса. Что балагур, что пьяница, что не жадный, что любил лазать по паркам ночью, что, когда его посадили – «Ну ты помнишь, помнишь, Янка, я же тебе писала!», плакала неделю и назло всему миру сама прокралась на Ваганьково и тоже исцарапала пару памятников. Илья называл это возвращением великого и могучего русского языка в задницу, где ему и положено быть, вся система государства построена на этом — дать возможность человеку заткнуться самостоятельно либо поспособствовать этому двумя не слишком толстыми томами уголовного и административного кодексов. «Идейный был человек!» — радостно заявила Лариса, — «Закрыл его какой-то дружок, стуканул, с сестрой ездили его смотреть, вроде тоже у нас учился». «Володя это мой», — подумала Яна, — «А писем твоих я не получала года три, как переехала, да ты забыла, хренова нимфоманка». 

Илья угомонился, совсем, нашел работу в мелкой производственной газете корректором и изредка публикуется в ней же под псевдонимом, кто же напечатает судимого, размещая там искрометные оды советской власти. Правильно говорят, что те самые учреждения исправительные. Володя все-таки вытянул Яну к себе, пьют чай по вечерам на кухне за маленьким столиком со скатертью в крупную красно-белую клетку и стараются не посещать ни кладбища, ни памятники вообще. Голову ему тогда разбил обычный нетерпеливый выпивоха. Лариса, в очередной раз пропустив сессию, все-таки лишилась статуса учащейся и переселилась из общаги к сестре, благо та была накрыта кгбшниками с кучей джинсов в кладовке и выслана за сто первый километр к бабке в тьму-таракань среди егорьевских лесов, даже как-то слишком гуманно, за что сестра была очень благодарна тем, кто ее выслал, молилась за них вместе с бабкой, покашливая. А еще Лариса бросила курить и кофе, теперь радужные картины будущего перед ней постоянно и почему-то все чаще принимают вид двери квартиры Ильи или в особо острых случаях – его самого.