Сказка. Края вед.

Борис N. был гэбистом. Внешне это никак не выражалось, незнакомые с ним люди принимали Бориса за учителя, слесаря шестого разряда, почтальона, сына профессора медицинских наук, вечного соседа, то есть, за кого угодно, но только не за службиста. Но хватало получаса знакомства, как этот лезущий вам за пазуху взгляд и странные вопросы делали вам неудобно, неуютно и местами даже противно.

Он сам не любил бытовавшие в народе определения его профессии, предпочитал именовать себя разведчиком, хотя что он мог разведывать на небольшом заводе внутри своей же страны — не совсем понятно. Ну или понятно — найти и уничтожить поросль сорняков среди жителей самого прогрессивного и человеческого государства, разведать и наказать. Борис писал столько докладных записок, сколько не писалось всеми остальными отделами и служащими. Казалось, что упрек коммунизму и подрывную деятельность он мог разглядеть даже в газете «Правда», если как следует сосредоточится. 

Подобный подход больше мешал его творческим патриотическим порывам, высокое начальство так привыкло к нескончаемому бумажному потоку со всякой ерундой, что перестало попросту читать докладные. Об этом знали все, поэтому при Борисе можно было рассказывать самые сумасшедшие анекдоты про Сталина и Брежнева, и знать, что ночью за тобой воронок не приедет и всю твою семью не увезут вымывать золотой песок на грани здравого смысла и Ледовитого океана. 

Борис страдал от своей неэффективности и незначительности, отчего нрав его с каждым годом становился все менее гуманоидным. Он постепенно превращался в мерзкую, осклизлую жабу, строча доносы уже в трех экземплярах, два из которых анонимно, не веря бюрократической мельнице собственной организации и оси добра, где он находился на самом кончике, клал в почтовый ящик на адрес КУДА НАДО с дублированием в администрацию города главному политруку. 

Мы об этом тоже знали, но чувство страха давно притупилось, поэтому давить на его эмоциональные мозоли не переставали. Особенно я. Шел второй год Перестройки, ведомство Бориса стало тряпочным и неопасным, люди больше боялись проклюнувшихся откуда не возьмись зачатков бандитов и воров, хотя, вполне может быть, это тоже было работой его ведомства ну или с его разрешения. Я, каждый раз, когда черти выносили Бориса на мою траекторию движения, спрашивал у него, что он будет делать на пенсии, на кого заявы катать, на соседей, на котов, на голубей, на опавшие листочки. Ведь ты, Борис, говорил я ему, не сможешь просто существовать и радоваться жизни, тебе обязательно нужно макать людей в дерьмо, которое плещется в твоей голове вместо мозга. Он бесился, кричал, что у работника КГБ не может быть дерьма в голове, может, плевался он, ты сейчас скажешь, что и у Дзержинского в голове было дерьмо. Про Дзержинского не знаю, отвечал я, может и нет, может пронесло. Тогда он бежал в кабинет и опять что-то там писал.

Прошло лет двадцать, завод давно испустил последний дымок из своей трубы и мирно переориентировался в груду хлама и несколько складских помещений. Я на экскурсии в Златоусте, городе, затерянном между холмов, по недоразумению назвавшихся Уральскими горами. Главная достопримечательность непроизводственного характера — старая водонапорная башня или каланча, что-то в этом роде. Мы поднялись на смотровую площадку, экскурсовод вдруг всплеснул руками, подбежал к какому-то старичку, ожидавшему нас там с воплями – «Как нам повезло, совершенно случайно мы встретили здесь знаменитого краеведа, певца златоустовской земли, который сейчас нам расскажет чудесные и увлекательные истории!». И вернулся к нам, собирать по пятьдесят рублей за эту совершенно случайную встречу. Старичок блаженно улыбался, подставляя затылок солнышку, повернулся к нам и тут я немного крякнул. Борис N. собственной персоной, знаменитый краевед, певец, блять, земли. «Кто не сдал по пятьдесят рублей, будет записан в особую книжечку, да?» – спросил я у него. Он сделал вид, что не узнал меня, что не понимает, о чем я, и начал, широко размахивая руками, вещать о становлении Златоуста, стали, ножах, многочисленных озерах. 

Интерес к экскурсии я утратил, оторвался от группы, спустился вниз по лестнице, мельком отмечая всеобщую печальность пейзажей города, который хочется назвать Захолуст, и закурил у автобуса, ожидая, когда там, наверху, кончатся наверняка вымышленные истории Бориса или вычитанные им в смакуемых по ночам делах, так и не дошедших до логического смертоносного финала. Хотелось уехать и лечь спать. 

Через полчаса спустились все остальные, усталые и меланхолические серые лица отражали всю палитру красок рассказов Бориса N. Сам он, завидев меня, опять поднялся на последнюю ступеньку. Дурак совсем, подумал, решил, что я буду мстить, что ли? «Дурак!» — крикнул ему, — «Да мне насрать на тебя!». Видно было, что не услышал. Сделал в его сторону пару шагов и еще раз крикнул тоже самое, он испугался и поднялся на пролет. Вот ведь, пришлось в несколько прыжков добраться до лестницы и заорать ему, взбиравшемуся уже на второй ярус, что мне совершенно фиолетово его настоящее, пусть дерет свои полтинники со скучающих безумцев, которым пришло в голову потратить выходные на этот город. 

Он, хватаясь за перила, пополз все выше. Ну точно дурак, дурачина. Я догнал его у самой смотровой площадки, где он, присев к парапету, тяжело дышал, как собака, и поминутно пытался сплюнуть обезвоженной глоткой. Я опустился на корточки, снял кепку и сказал ему — «Сукин ты сын, Борис, думаешь мне охота скакать за тобой по верхотурам только для того, что сказать пару слов? Думаешь, можно вот так играть со мной, как с котенком, волоча на ниточке свернутую бумажку?»

Нож вытер его же курткой, аккуратно, лезвие может заржаветь. Вот только зачем, все равно выбрасывать в ближайшую речку. Обойдя каланчу, миновал автобус кустами, поймал на трассе убитую шестерку со свердловскими номерами, на ближайшей заправке пересел к дальнобойщику, пообещав по три тысячи за каждые сто километров, в Тюмени завалился в снятую еще неделю квартиру, бабеха, с которой познакомился в прошлое воскресенье, все-так же спала пьяным сном. В душ и лечь рядом, утром домой, в Уфу. Давно так не отдыхал душевно, зря люди не любят этот Златоуст, расслабляет, знаете ли, и умиротворяет, рекомендую.