Первые сомнения в страхолюдности Жана Поля у меня возникли, когда я взял томик его сочинений в букинистическом магазине. С фотографии на обложке на меня смотрело лицо тайного автора всех сценариев «Кривого зеркала» с милой улыбкой и глазами, лезущими за пределы оправы очков. В бок. По-перемигивавшись с фоткой минут пятнадцать, я купил книгу и начал с ней плотное знакомство.
«Тошнота» — вполне удобоваримая вещь, написанная задушевным стилем с попытками установить прямой диалог с читателем и настроить его на панибратство. Автор сразу признается, что для него ничего не стоит преувеличить или изнасиловать правду. Чем он и занимается. Любит это дело, стервец.
Проповедываемая тошнота никак не может достичь сознания. Да, она есть, она рядом, но не в состоянии пересечь некую границу, отделяющую текст от читателя. Ненатуральность и слишком много розового в описываемом мире. Противного, жесткого, но слащавого. Не затрагивающего душу. Та эссенция экзистенции, которая есть у Достоевского, каждым предложением заставляющего искать у себя всякие бяки и копаться в собственных чувствах, здесь превращается просто в столовую жидкость для ежедневного употребления. Сартр берет свое перо, вгоняет себе в грудь томиком своих же сочинений и выворачивает себя наизнанку. Белу свету открываются бронхи и капилляры, которые жмурятся от непривычного света и избытка кислорода, и пытаются прикрыться гипотетическими ручками. Верещат и пищат. Он старается, очень старается. Но это не трогает. Смотришь отстраненно, как в кино, зная, что все это происходит по другую сторону экрана и тебя касается лишь отчасти.
Есть объективные причины, по которым все выходит не так, как хотелось бы. Первая — вокруг одни Подонки. Вторая — евреи, сука, очень умные. Третья — негры, мало того, что воруют и насилуют белых женщин, так ещё и осмеливаются покупать, да что там покупать — носить зеленые и розовые костюмы. Как прикажете жить в такой вселенной, вопрошает Жан Поль. Что хорошего она может принести. Ведь все это СУЩЕСТВУЕТ, а значит, СУЩЕСТВУЕТ и сам Сартр. «Вторник. Ничего нового. Существовал». Прям запись в блоге. Представляю, как ему мерзко. Вы не подумайте, он не шовинист или какой-нибудь мерзопакостный нацист. Он над этим просто угорает. Немного мрачновато, но кому-то ведь надо?
Он лишний в этой череде существований. Признается в этом без угрызений совести и без самолюбования, признавая за собой при этом некий божий дар, осветленный яркой примесью атеизма. Да, такое тоже может быть. Мы живем в парадоксальном действительном — страна, победившая фашизм, наводнена бритыми придурками, таскающими свастику, двухметровый народный артист бьет женщин руками и ногами, и снискает аплодисменты, Есенин и Набоков — распространители порно, а президент — сильнее Чака Норриса. Чему уж тут удивляться.
Теперь по порядку и кратко:
• «Тошнота» — хорошая твёрдая вещь с собственной идеей. Ай, молодец!
• «Стена». Ну что так всё предсказуемо, блин! Сюжет и финал перемолоты и пережёваны до состояния плазмы десятками писателей. Вот где тошнота-то.
• «Комната». Эмо и подобным посвящается. Херачьте себя, умирая, пойте печальные песни, все красиво, багровый закат, спутанные локоны лезут в нос, взвейтесь кострами, синие ночи и все такое. Мимими-нуар.
• «Герострат». Типа все художники — убийцы. А все убийцы, даже в промышленных масштабах — художники. Каждый человечек алкает славы, желательно посмертно и на века. Сама мысль, что вместе с прахом позабудут наши имена – ненавистна. Признайтесь себе и вы. Да ладно, никто не узнает.
• «Интим». Нравится (с боратовской интонацией). И не потому, что процесс чтения порождал движение чресел. Сартр взял да и вскрыл одну прелестную головку со всеми оттуда вытекающими. Получилось прикольно и грустно. «Он любит меня, но не любит мои кишки. Если ему покажут мой аппендикс, то он его не узнает». Вот козел, не так ли? Мысли в голове девушки напоминают подогретый газ — они носятся с невероятной скоростью, бьются друг об друга и о черепную коробку, смешиваются, распадаются и уже сами не понимают, что они за мысли. А ещё между ног (в прямом смысле) путаются два мужика, мешающие сосредоточиться на чем-то важном. А, вспомнила! То есть, нет…
• «Детство хозяина». Начну с того, что Сартр стибрил у наших Ильфа и Петрова знаменитую «мсье, же не манж па сис жур». И даже не отрерайтил. Маленький сопливый мальчуган идет по пути становления и впитывает окружающее. Все подряд, без разбора. Так и надо, наверное, только без фанатизма. Узнал о вреде резкого завязывания с онанизмом. Спасибо, что предостерег, дорогой Жан Поль. Спас, можно сказать.
• «Мухи». Из этой и последующих двух пьес мало что извлек. Признаюсь честно и этого не стыжусь. Мне вообще трудно даются пьесы. Мешают внезапные остановки и переходы к репликам, разграниченные двоеточием. Действие как таковое, только начавшее разбег, резко тормозит и сбрасывает с себя динамику процесса. Из всех углов начинает лезть статика, в голове все путается, персонажи маются дурью и меняются местами. Трудно, в общем. «Мухи» — песнь свободы вероисповедания и выбора жизненного пути. Для каждого человека. Плевок в сторону богов, нечистых на руку, гадких и вредных. Мы свободны, господа, и нехрен оглядываться на высшие сущности, которые ничегошеньки не понимают в жизни, зажавшись в пределах своих священных книг. Прогресс, епт, их пугает. Да ещё и людишки научились размышлять и делать выводы. Скоты неблагодарные.
• «Почтительная потаскушка». Здесь все просто — сильные мира сего и остальное отребье. Выбирай.
• «За закрытыми дверями». Немножко знаю одну девушку, которая ставила в Уфе спектакль по этой пьесе. Лицезреть не представилось возможности, но может и к счастью. Ну что можно сделать из этой скучнейшей штуковины, банальной и наигранной. Ад представлен как банка с пауками. Никаких тебе котлов, раскаленных сковород и Джигурды. Просто сидят люди и болтают. Можно сексом заниматься. И с двумя – тоже. И так — целую вечность. Скучно, но жить-то можно!
• «Слова». Вот это действительно потрясная вещица! Правда-правда! Мсье даже изволит шутить, тонко и остро. Ретроспектива в собственное детство, Или как меня приготовили в писатели всей семьей плюс святый дух. Растил его дед да тихоня мать. Отец покинул грешный мир и не запечатлелся в памяти Жан Поля. О чем он ни капельки не жалеет. «Хороших отцов не бывает — таков закон; мужчины здесь ни причем — прогнили узы отцовства. Сделать ребенка — к вашим услугам; ИМЕТЬ детей — за какие такие грехи?». Не соглашусь. Детишек люблю. И не извращенец. Наверное.
Цену себе Сартр знал с подгузничьих годков. Его ведь готовили в писатели и вели к славе. «Я белокур, розов, кудряв, щеки пухлые, во взгляде ласковая почтительность к установленному миропорядку, в надутых губках затаённая наглость». Нарцисизм — да бросьте! Это ж только факты и ничего более! Единственная любовь — не родные, а книги. И комиксы. Сартр комиксы любил, представляете? Теперь я понимаю сторонников запрета этих рисованных повествований. Они действительно бьют по извилинам. Вот Умберто Эко тоже воспитан на комиксах — последствия на лицо — монахи-геи, заговор на пражском кладбище, работающий маятник Фуко и все-такое.
И что примечательно, чтение комиксов ещё и ведет к не признанию божественного начала в создании мира. Оба этих большелобых дядьки были законченными атеистами. Причем Сартр признает, что с атеистами не все чисто. Они придурки, в том числе и он. «Это маньяк, одержимый господом богом настолько, что, куда ни глянет, всюду видит его отсутствие». Атеисту трудно жить, он должен придерживаться неких принципов, руководствоваться здравым смыслом и даже этой штукой, как её, моралью! Чего не скажешь о верующих. Им не требуется вести безгрешную жизнь или соблюдать светские законы. Любой бог любой религии рано или поздно простит любое прегрешение. Надо просто очень хорошо попросить. Или обратиться к посредникам, которые за определённую мзду выполнят этот тяжкий труд очищения кармы.
Поняв в девять лет, что он станет великим писателем, чьи произведения будут сидеть у школоты и студиозусов в печенках, Сартр решил не бояться смерти. Зато появилось отвращение к жизни. Но видимо, не сильное. Прожил-то нормально. Это отвращение постоянно проглядывает со страниц, пытаясь и читателя заставить немного испытать прелестное чувство движения по пищеводу теплой массы, исторгаемой желудком. Иногда получается. Молодец. Талант. Сартр никогда не думает о смерти, он просто ей живет. И просит не зацикливаться на так называемой «культуре», которая никого и никогда не спасла. И не оправдала. Каждый автор произведения, неважно, книга это или картина, просто проецирует себя во внешний мир. И для другого человека это может быть чушь собачья. Так что уважаемым снобам предлагаю потихоньку изжить себя из современного мира.
Все, что напичкано в этом томе — разночинство. Как-то негармонично. Вина составителей, имхо. Первую и последнюю вещь можно использовать как аналгетик — снимают собственные душевные боли и переключают на боли героев. Самое страшное, что может случиться – вы полюбите людей. От чего Жан Поль всячески предостерегает. Ну их в ягодицы, этих безволосых обезьян. Даже малейшие признаки симпатии и эмпатии могут породить из вас улыбающееся чудовище, сентиментального упыря. Противно ведь, да? И тем, кто усмотрел в Сартре больного, он резонно отвечал: - Я больной? Да ладно? Мой бред явно разработан. И самое главное, я искренен, милые мои недоумки.
P.S. «По-моему, мир только потому не меняется до неузнаваемости за одну ночь, что ему лень». Как сказала бы одна моя подруга по ФБ — ему даже лень прокрастинировать.
Journal information